Сумасшедшая жизнь Дмитрия Бразуля: от драки в театре до «Голого Ваньки»
В июле 1919 года в Пермь, из которой только что отступили войска Колчака, по поручению московского комитета РКП(б) приехал известный партийный пропагандист и организатор Дмитрий Бразуль-Брушковский. Его задачей было корреспондировать о ситуации на Урале и посодействовать местным «товарищам» в деле восстановления советской власти во вчерашней «Колчакии».
Кулаки в театре – оружие пролетариата
Среди коллег Бразуль слыл «талантливым журналистом, выдающимся организатором, человеком с исключительной энергией».
Дмитрий Бразуль родился в 1882 году, в поселке Дашев Подольской губернии в семье коллежского асессора. Левыми политическими идеями увлекся еще со школьной скамьи. Первый раз он подвергся аресту в 1901 году – с ситуации, достойной авантюрного романа.
«По фальшивому паспорту Сергея Груздева работал в Херсонском губернском комитете Дмитрий Иванович Бразуль, – вспоминал в 1930 году большевик Николай Пыжов. – В 1901 году он впервые был арестован в Житомире… Местная социал-демократическая организация поручила тов. Бразулю во что бы то ни стало «занять» пристава, находящегося в театре вместе с несколькими городовыми для того, чтобы в конце спектакля арестовать в театре одного из зрителей – видного революционера. Тов. Бразуль таким образом должен был разрушить планы врага. При задержке пристава в театре товарищ мог бы незаметно проскользнуть в толпу на улицу и скрыться.
Бразуль молча, подошел к приставу и начал его изо всех сил колотить. Городовые поспешили на помощь избиваемому начальству. Тот, кому надо было скрыться, сделал это без затруднений, так как избиение произвело большую суматоху в театре».
«Отец» советской стенгазеты
Бразуль просидел больше 3-трех лет в «Крестах (по другой версии – полтора года в Петропавловской крепости), затем был выслан в Архангельскую губернию. Оттуда бежал в Петербург. В начале 1905 года приехал в качестве подпольщика в Одессу в распоряжение городского комитета РСДРП; в апреле 1905 г. начал работать в Херсонском губернском комитете в качестве заведующего нелегальной типографией. В 1912 году Дмитрий. Бразуль работал в «Правде» корректором.
ДмитрийБразуль,рисунок1924года
К началу первой мировой войны способный молодой человек полностью отдался своему новому увлечению- журналистике, и на время отошел от партийной работы. Однако, как писал один из друзей Дмитрия Бразуля: «Октябрь 1917 года пробудил в нем старого революционера. Он первый из среды профессионалов – журналистов перешел в советскую печать. В ней его работа началась с первого номера «Красной газеты», где Бразуль был ближайшим сотрудником товарища Володарского. Из «Красной газеты Дмитрий Иванович перешел в Роста; в первый период организации этого огромного учреждения был душой и центром дела. Крупнейшая его заслуга перед советской властью заключается в создании стенной газеты».
На пермском «кладбище» сожженных пароходов
В июле 1919 года Бразуль увидел Пермь, покинутую белыми войсками. Вид большого промышленного города, где еще буквально вчера шли бои – с разрушенным железнодорожным мостом через Каму, сожженной речной флотилией, произвел на журналиста-большевика огромное впечатление.
Вид затопленных белыми камских пароходов, фото_1919года
Бразуль оставил яркое и эмоциональное описание «кладбища пароходов» – речного флота, уничтоженного колчаковцами при отступлении из города:
«Устье Чусовой, до Перми, от ее впадения в Каму и до станционных зданий станции Левшино – вот это леденящее кровь пожарище сожженных белыми пароходов и барж. Сколько их было сожжено? Одни говорят 37 пароходов и 38 барж, другие – 50 пароходов и 117 барж, третьи – 117 пароходов и барж. Я насчитал в устье, на расстоянии версты с четвертью – 26 пароходных труб над водою, да по Каме вниз – 4. Те товарищи, которые уже занимались исследованием и промером устья Чусовой, говорят, что верхний ряд торчащих пароходов был нагроможден белыми на ряд потопленных раньше…
Таким образом – цифры погибших пароходов становятся очень высокими. Так оно, очевидно, и есть: было сожжено и потоплено значительно больше пятидесяти пароходов».
Сожженные белыми параходы,1919 год фото из Госархива
Между тем, по Перми упорно ходили слухи, что колчаковцы, уходя, не успели поджечь суда. Якобы это сделали уже после отступления регулярных частей, оставшиеся в городе сторонники белых, или же, просто, «неизвестные хулиганы». Бразуль не преминул провести собственное «расследование» и пришел к выводу, что грандиозный пожар камской флотилии был делом рук специальной команды колчаковцев:
«Очевидны говорят ясно. Белые вылили нефть и керосин ив черного бака на берегу из двух броневых пароходов и подожгли с двух сторон: от складов вблизи станции и конторы заводских складов железа, вслед за которой сгорел и химический завод Ушакова. А по реке бежал другой пожар. Две избенки караульщиков они тоже хотели поджечь, но жены умолили «в чем мы-де жить будем». Однако заимку вдовы Лядовой сзади этих избенок сожгли дотла».
Бразуль долго рассматривал с берега поразившее его зрелище.
«Все пожарище – картина того, что может сделать с железом рассердившийся на него огонь. Самые невероятные изломы, провалы, изгибы. Гигантские трубы свернуты, скрючены в кренделя. Кормы пароходов сжались в комок, словно кузовы обгоревших колясок. Одна труба разломилась наверху – и эта часть отвисла точно крышка. Стоят иные трубы ровно, как на земляном пожарище, над железной коробкой, как над топкой. Вот труба: издали – ровная, целая. А вблизи – вся вздувшаяся, почерневшая, искривленная. Погорелые баржи лезут на берег, будто спасаясь от бури. И там, действительно, нефть оставляла их в покое – и хоть днища остались с торчащими гребнями гвоздей. В одном месте – воды не видно, все заняли черные угли перегорелых барж размером в 3-4 больших городских дома. Бушующий огонь двигал пароходы и баржи словно парусом – и один из них пятился к берегу, пока не вздыбился рулем на каменную набережную, чтобы уж застрять здесь совсем беспомощно» …
Пламя перекинулось и на склады с зерном. Пермяки рассказывали московскому гостю, что потушить их удалось только к 23 июля – значит, горели они (а скорее – тлели) более трех недель. При этом, часть хлеба удалось даже спасти, хотя он и пропах насквозь гарью.
Взорванный мост через Каму,_1919год, фото из коллекции Государственного архива
В борьбе за посуду
Из Перми Бразуль отправился в Лысьву.
Общий вид Лысьвенского завода, фото начала ХХ_века
«Лысьвенский завод – один из крупнейших на Урале, – написал он в своем отчете о поездке. – В меньшей своей части он металлургический – железоделательный. В большей изготовляет всевозможную эмалированную и жестяную посуду: тазы, кружки, манерки, котелки, чайники, ведра, а также заступы. До войны на заводе работало около 9 тыс. человек, позже эта цифра сократилась до 5-6 тыс., при белых она упала до 3-4 тысяч. Уходя, белые взяли с собой не только высший и средний технический персонал, но также и мастеров, и квалифицированных рабочих… К нашему приходу рабочих насчитывалось еле 2,5 тысяч. Некоторая часть из них, прятавшая на протяжении целого года свои советские и большевистские склонности, вступила в ряды Красной армии и пошла по пятам Колчака. Завод остался временно безлюдным и мертвым».
Белые вывезли с собой часть промышленного оборудования, (что вполне естественно), причем сделали это вполне со знанием дела, не причинив ненужного ущерба цехам.
«Станков не взрывали, не ломали, а вынули из них душу, их «святая святых», – рассказывал Бразулю местный рабочий, – Посмотрите: в этих двух, трех десятках станков нет ни одного штампа – белогвардейцы вывезли их, чтобы завод не мог больше изготовлять посуды. И они добились этого. Мы имеем вот эти кучи обштампованных частей и посуды и закончим эту работу, но дальше ни-ни. Штампов нет, и посуды не будет. Все эти станки теперь мертвы, это – кладбище станков, а не живой завод».
Впрочем, далеко увезти оборудование из Лысьвы колчаковцы не сумели. Товарный поезд, видимо, попал под обстрел, загорелся. Сопровождавшие его военные и гражданские специалисты то ли поспешно пересели на другой состав, то ли – отступили по железнодорожному пути на своих двоих. В любом случае, лысьвенцы, оставшиеся на одном заводе, вскоре обнаружили на станции Кузино, в нескольких перегонах, в обгоревших вагонах, горы посуды, а главное – столь необходимые для запуска станков штампы.
«Сбежали не только буржуи, но и мещане, и врачи» …
Бразулю, как «красному агитатору» нужно было как-то объяснить своим читателям, почему, несмотря на довольно жесткие порядки и массу самодурских жестоких расправ, устроенных отдельными «деятелями» колчаковского режима, многие уральцы поддерживали белых. Представители «буржуазного класса» и интеллигенции зачастую уезжали вместе в войсками при оставлении городов. Многие из оставшихся – неприветливо встречали Красную армию.
Из Перми ушли многие представители пермского купечества, домовладельцы, служащие земских учреждений, медики, учителя гимназий и университетские профессора.
Некоторые из «беглецов», впрочем, вернулись еще с дороги.
«Эвакуированные под палкой земские служащие начинают понемногу возвращаться из «прекрасной Колчаковии» на родину, – писала пермская газета «Красный Урал» 16 августа 1919 года. – Так, недавно прибыло 20 служащих бывшего губернского земства. Они воротились с дороги от Камышлова и, по рассказам их, испытали множество мытарств. Говорят, что от Шадринска следует партия земских врачей Александровской больницы».
Из Кунгура, как сообщал корреспондент «Красного Урала», «с белыми войсками бежала не только местная буржуазия, но также кое-кто из мещанства, не говоря уже об интеллигенции и попах. Из числа последних в городе осталось только трое. Сбежали все врачи, за исключением А.И. Ререна. Больные теперь находятся в самом печальном положении… С уходом белых, как сквозь землю провалились торговцы мукой, чаем, сахаром, маслом и прочими продуктами первой необходимости. Картина – обычная, впрочем, для всех городов, освобожденных красными воинами».
Бразуль честно признается, что ему непонятны «все причины, по которым белым удалось утащить за собой не только буржуазную публику, которая, естественно, боялась большевистского террора, но и средний трудовой элемент с небольшим слоем даже квалифицированных рабочих»:
«Советская власть пришла на Урал в этом году (1919-ред.) на совершенно ровное место, – делится журналист своими соображениями с читателями. – В одно и то же время было и приятно, и тяжело: приятно – уползли все буржуазные гадины, но тяжело, потому что за ними увязались элементы, которые прекрасно могли бы служить советской власти. Ведь мы не нашли там не только инженера и доктора, не только архитектора и финансиста, но и чертежника, фотографа, бухгалтера и мастера – и приходится все делать, создавать советское строительство руками нескольких десятков прибывших из центра товарищей, а в большей части – силами самих рабочих».
Вместо пера – телефон, вместо интервью – приказ!
Сам Дмитрий Бразуль, несомненно, причислял себя к «товарищам из центра», священным долгом которых было помочь «уральским рабочим» в восстановлении советской власти. Видимо, роль присланного из столицы агитатора, которой ему приходилось довольствоваться в Перми, не слишком прельщала энергичного журналиста. Он хотел быть не только пропагандистом, как Марат в эпоху Великой французской революции, но и Давидом, практиком, «архитектором» революционных преобразований. В Екатеринбурге, куда он перебрался к августу 1919 года, Бразуль получил должность, позволявшую ему не только писать корреспонденции, но и действовать. Он был назначен главой руководящего органа («штаба тройки») Уральского комитета по проведению субботников (Уралкомсуббот). По словам современника, Уралкомсуббот был «эпицентром всевозможных заданий»: занимался строительством бараков, бань, восстановлением разбитых домов, выпускал листовки, плакаты, агитационные брошюры, помогал в организации митингов и субботников.
«Штаб тройки» помещался в здании бывшего кафе «Лоранж». Яркое описание Бразуля и стиля его работы оставил бывший боец 3-й армии РККа, а впоследствии художник, Леонид Саянский (Попов):
«Дмитрий Бразуль пускал в ход все силы и чувства. В левой руке он держал телефонную трубку, в правой большой карандаш. Одновременно он вызывал вокзал, слушал нагнувшегося с чертежом десятника, кивал вновь приходящим и следил за укладкой ящиков.
– Алло! – кричал он, весело показывая зубы, – вокзал алло! Здорово Нипоркин! Да нет, это не вам! Правее кладите, правее! Алло! Вокзал? Дежурный, что маршрут 29 под разгрузку пришел? Нет, по смете не выйдет! Это я не вам! Хорошо, присылаю сейчас человека. Полищук! В атаку на вокзал! Наблюдать за разгрузкой! И вдруг, подозрительно покрутив коротким носом, кричал на балкон:
– Кузьмин! Почему гарью пахнет? Осмотрите-ка провода! Алло! Редакция? Воробьев? Оставь, друг, нам сто строчек на завтра!..
Бразуль ярко демонстрировал, что такое «советское строительство» под руководством горстки «приезжих товарищей» в условиях, когда старые специалисты, в основной своей массе, уехали вместе с белыми.
«Людей было мало, не хватало технических сил, командиров стройки, – вспоминал Саянский. – И тогда в штабе происходили такие диалоги:
– На фронте был? Окопы, блиндажи строил? – спрашивал Бразуль.
– Был. Рыл. Строил. Стрелял.
– Будешь сейчас архитектором у нас!
– С ума ты сошел! Какой я архитектор!?
– Ну, техником. И срочно построишь нам два барака. Рабочие прибыли, понял?
– Да я в жизни не…
– Надо. Организуй. В городе сто тысяч людей. Найди среди них десятников, плотников, чертежников и веди! Понятно?
– А если барак обвалится, кто отвечать будет?
– Ты, – убежденно отвечал Бразуль и ослепительно улыбался».
Скульптор – гениальный, а с монумент – скандальный
Венцом «штурмового» стиля руководства Бразуля стал «заказ» у уже известного скульптора Степана Эрьзи, жившего тогда в Екатеринбурге, сделать к 1 мая 1920 года памятника Труду в виде «борца с молотом» из шестипудовой глыбы белого мрамора, специально привезенной в город.
«Она и в м… мастерскую-то не войдет! – тихим голосом убеждал Эрьзя и теребил соломенную бородку. Скуластое худое лицо испуганно выглядывало из-под широкой шляпы грибом.
– Ерунда! Жильцов мы завтра утром перебросим, а к обеду и потолок до чердака раскроем, вот вам и мастерская! – отвечала тройка.
– Так не успеть же! С… с… спросите в Па… Париже, сколько месяцев я работал над своим…
– Телефона с Парижем пока у нас нет. А борца с молотом сделать надо. Понимаете, друг? Тройка дала большевистское слово рабочим поставить в их честь эту статую. Знаете что? Мы вам перфоратор достанем! Замечательно будете с ним орудовать!
– П… пер-фо-ратор… для скульптуры?.. Гм… Ч… чорт вас з… знает, ч…что такое…
И знаменитый ученик Родена два месяца выстоял на ногах подле огромной глыбы с невиданным « стеком» в руках».
Открытие монумента Освобожденному труду в Екатеринбурге
1 мая 1920 года на площади 1905 года в Екатеринбурге был торжественно открыт памятник «Освобожденному труду». Исполинская обнаженная мужская фигура многих пролетариев, особенно женщин, шокировала – в народе статую прозвали «Ванька голый». На протяжении последующих лет в Губоно постоянно поступали жалобы трудящихся на «срамоту», и в 1926 году творение Эрьзи, к появлению которого на свет столько усилий приложил Дмитрий Бразуль, демонтировали.
Впрочем, самому Дмитрию Ивановичу узнать об этом, было не суждено. В 1920 он был отозван в Москву, где трудился в «Рабочей газете», участвовал в подготовке первой всероссийской выставки в Москве (1923 год), съездил в очередную «агитационно-организаторскую» командировку – на этот раз в Туркестан. 21 июля 1924 года Дмитрий Бразуль скончался в Басманной больнице Москвы от менингита.
