21 декабря 1906 года в Пермь приехал новый исправляющий должность губернатора – камер-юнкер Александр Владимирович Болотов. Назначение это никак нельзя было считать «подарком судьбы». Только что в Мотовилихе, не без боя, были разогнаны вооруженные революционеры.
Нашествие «черных лесорубов»
Пермский комитет РСДРП в своих листовках грозил продолжением выступлений (хотя ни сил, ни средств на это у социал-демократов тогда уже не было):
«Царские опричники – казаки тяжело ранили доблестных борцов за свободу. Царский сатрап Стрижевский расклеил объявления о запрещении носить, хранить и продавать оружие. Прокурор и начальник охранки Самойленко «вкупе и влюбе» составили список лиц, которых предположено арестовать, чтобы «обезглавить» рабочее движение в Перми и Мотовилихе. Но пусть трепещут царские опричники… Пусть они опубликовывают свои постановления, пусть составляют свои списки. На всякие насилия пролетариат ответит вооруженной рукой».
«Я появился на пермском горизонте через неделю или две после вооруженного восстания в Мотовилихе, или, официально, на Пермских пушечных заводах, отстоявших от губернского города в трех верстах, – вспоминал впоследствии Болотов. – Там было до 8 тыс. рабочих, из которых половина пришлого элемента и революционно настроенного. Помимо этого по всей губернии продолжалась с месяц почтово-телеграфная забастовка, а также железнодорожная забастовка. Кроме того, на всех заводах то и дело вспыхивали восстания против заводской администрации, например, в Чермозе (завод князя Абамелек-Лазарева). Главноуправляющего Николая Андреевича Пивинского, умного, твердого, честного, но слишком прямого и консервативно настроенного человека, хотели утопить в проруби. Я уже не помню как, но спасся он просто чудом».
Ситуацией в губернии решили «попользоваться» особо «деловитые» селяне, которые начали вырубать и вывозить лес, принадлежавший частным владельцам. Случалось, что «черные лесорубы» вступали в перестрелки с лесной стражей. Перепуганные управляющие имений просили губернские власти прислать, для наведения порядка, полицию и войска.
«С начала декабря месяца прошлого 1905 года в Нижне-Муллинской лесной даче моего доверителя князя С. М. Голицына местные крестьяне самовольно рубят лес, какового и вырублено уже до 35 тысяч деревьев, – сообщал, например, в первых числах января 1906 года, на имя и.д. губернатора, помощник управляющего Михаил Ратьев. – Лесная стража была не в состоянии их остановить, так как была крестьянами разогнана. Неоднократно управляющий вотчинными имениями г. Рудольф и я обращались к заступающему место господина губернатора с просьбой принять меры к прекращению хищнического истребления лесов. Но никаких мер, кроме полицейских, не достигших никакого результата, принято не было. Имею честь почтительнейше просить ваше превосходительство послать в Нижне-Муллинскую лесную дачу моего доверителя князя С. М. Голицына войска для прекращения лесных порубок и отобрания вырубленного леса от крестьян». На это прошение Болотов дал резолюцию: «Немедленно исполнить».
«Взвод распущенных солдат был в кухне губернаторского дома»…
Губернский город тоже, казалось, был изумлен и напуган событиями последних нескольких месяцев.
«Когда я приехал, в самой Перми было подавленное настроение, и все высшие чины были запуганы, у многих из них была военная охрана, – пишет Александр Владимирович в своих мемуарах, впервые опубликованных в 1924 году, в Париже. – Взвод довольно грязных и распущенных солдат местного баталиона был даже в передней и в кухне губернаторского дома. Здравый смысл подсказывал, что предохранить они губернатора ни от чего не предохранили бы, а только бы роняли в глазах населения престиж власти, подчеркивая ее запуганность. И к ужасу милейшего вице-губернатора Стрижевского, я их удалил, тем более, что находил их пребывание в кухне весьма вредным в санитарном отношении.
И после я всегда отказывался от жандармской охраны, находя присутствие агентов охранного отделения неуместным как в доме, так и в губернаторском вагоне. Все эти «шпики» всем были известны, и присутствие этих весьма подозрительных типов только бы унижало губернатора».
Спутником Болотова в многочисленных поездках по губернии стал чиновник особых поручений Николай Плаксин, «ценный потому, что был чиновником уже при четвертом губернаторе, и знал в Пермской губернии всех и все, но в деловом отношении это был нуль». Губернатор, хотя ему не раз предлагали, никогда не носил с собой револьвера, хотя, по его собственным словам, террористы за ним «охотились целый год».
«Видно судьбе не угодно было, чтобы я там погиб, и даже от тяжелой болезни, надув чуть ли не пять лечивших меня докторов, я поправился, – рассказывал спустя двадцать лет бывший правитель Пермской губернии. – Не могу, кстати, не рассказать случай, меня поразивший как раз в 1906 году: при выходе с маленького финляндского парохода в Петербурге, упал в Неву и потонул один из матросов, бывший на «Варяге» в бою при Чемульпо, где судьба его сохранила не только от смерти, но даже от ранения. Вот уж именно: «Не знаешь, где найдешь, где потеряешь»…
С интеллигентным революционером – можно и по чаю!
Губернский центр произвел на Болотова благоприятное впечатление, тем более что он нашел здесь и верных друзей и хороших сотрудников и даже… «умеренных революционеров», с которыми можно было провести время за умной беседой и чашкой чая:
«Пермь, расположенная на левом высоком берегу Камы, правильно распланированная, представляла из себя чистенький и симпатичный городок. Трехэтажных домов было очень мало, был каменный весьма приличный театр, водопровод и электрическое освещение.
Из красивых зданий выделялся на набережной дом богача Мешкова, замешанного немного в революционное движение и отсутствовавшего из Перми. Из местных благотворителей выделялась Елизавета Ивановна Любимова, вдова богатого пароходовладельца, очень умная и дельная, уже пожилая женщина.
Из местных революционных деятелей весьма опасным считался Павел Николаевич Серебренников, не занимавшийся практикой доктор медицины, несомненно, левых в то время взглядов и весьма скромных по данному времени. Он был создатель Пермского научного музея и его посещения меня радовали, как человека умного и живого…
Насколько от меня зависело, я старался смягчить и сглаживать подчас вызывающий тон и образ действий жандармских властей по отношению ко всем общественным деятелям и всячески проявлял симпатию и к земским учреждениям, мне весьма дорогим по предшествующей службе, а Александровская земская больница в Перми меня поразила своими размерами и благоустройством. Главный же врач, Василий Михайлович Виноградов, очень опытный доктор по внутренним болезням, и тонкий хороший диагност, пользовался моим исключительным доверием и симпатией. Смерть в начале 1909 года этого прекрасного врача была для меня крупной утратой. Все, что можно было сделать для облегчения земской деятельности, я делал с чистым сердцем и совестью, и все время моей службы в Перми земцы чувствовали во мне постоянного, и верного помощника и друга. Поэтому и проводы мои из Перми земством были особенно искренни и теплы.
Председателем губернской земской управы был Иван Петрович Бенедиктов, очень умный, дельный, но ленивый человек, типичный местный деятель и по наружности, и по любви к выпивке, и только смерть его, почти одновременно с Виноградовым, лишила меня этого доброжелателя и верного сотрудника».
Зато с прокурором Константином Никифировичем Подрезаном отношения у Болотова не сложились. Во всяком случае, губернатор дает прокурору не слишком восторженную характеристику: «большой балагур и весельчак, но лентяй, мало знавший, и мало вникавший в дела, а зачастую и не имевший определенного взгляда на то или иное интересовавшее меня дело, и поэтому на него нельзя было ни положиться, ни получить определенного ответа»…
Подрезан сдавал той же монетой, отзываясь о Болотове, как о человеке, который «очевидно, никогда не мечтал о той власти, которою он ныне облечен, и держит себя относительно лиц, ему подчиненных, надменно, а по отношению к остальным – бесцеремонно»…
От судьбы – не спрятаться, не скрыться?
Времени на долгое «вхождение в должность» у губернатора не было. Обстановка требовала решительных действий. Тем не менее, Александр Владимирович поначалу пытался проявить своеобразный «либерализм», даже против распоряжений из Санкт-Петербурга, однако неудачно:
«Через неделю моего пребывания в Перми, получил телеграмму от министра внутренних дел с категорическим требованием о введении военного положения или положения о чрезвычайной охране. Вопрос был, только что именно вводить: лично я склонялся к тому, что пока ничего вводить не надо, и что все постепенно войдет в свою колею. Но пришлось созвать совещание, и даже ввиду экстренности – в первом часу ночи – из вице-губернатора, трех жандармов (губернского, железнодорожного и охранного), прокурора и правителя канцелярии. Большинство требовало положения об охране, а кто-то даже военного положения, и я, как человек новый, скрепя сердце, должен был склониться к большинству. Хотя на другой день после приезда моего в Пермь, в 12-м часу ночи, бродил по городу с Н. Н. Коптевым, которого знал еще по службе в Новгородской губернии, и лично мог убедиться в полной патриархальности милой Перми…
Если же слушать жандармов, то надо бы было безвыездно сидеть, да и дома принимать меры осторожности, а мой кабинет был на углу двух главных улиц, и, конечно, расположение дома было известно и благонадежным, и неблагонадежным элементам города».
Впрочем, губернатор зря полагался на свою «счастливую звезду», на провидение и судьбу. После событий декабря 1905 года силы пермских и мотовилихинских революционеров, действительно были ослаблены, многие из мятежников оказались на скамье подсудимых. Однако многим «вожакам» удалось скрыться – в том числе Андрею Юршу, Александру Борчанинову, Александру Лбову. В Мотовилихе революционерам даже удалось сохранить вооруженную «дружину», которой командовал Яков Кузнецов. Как писали в советское время, отряд «готовился к новым боям». И кто знает, – может, боевики как раз ставили своей целью нападение на губернаторский дом, крайне неудачно расположенный с точки зрения его защиты?
Возможно, Александра Болотова как раз спас случай, на который он так уповал. 3 января 1906 года Кузнецов ехал на извозчике из Мотовилихи в Пермь. На Большой улице революционера опознали – и он был убит в завязавшейся перестрелке с патрулем. 11 и 12 декабря полиция арестовала большую часть остававшихся на свободе членов пермского комитета РСДРП и обнаружила «святая святых» пропагандистской работы – помещение, где находился гектограф и прочая печатная техника.
К середине января 1906 года революционное движение в Перми и Мотовилихе, по сути, было ликвидировано. Однако вскоре обезглавленная гидра ожила. В конце января «для восстановления партийной организации, разгромленной полицией», в Пермь из Екатеринбурга приехал профессиональный революционер «Макс», он же Андрей», он же «Михалыч» – Яков Свердлов.
Ближе к концу года напомнил о себе и беглый боевик Александр Лбов, сколотивший разбойничью шайку, наводившую ужас на Пермь и окрестности.
